Во время блокады Лизонька, Лиза 21 кило-
грамм потеряла — в чем только душа держалась!
Но все старалась быть стойкой, сильной. Всю
блокаду работала. Было дело, устроилась в вое-
низированную охрану на «Красный треугольник»,
окончив, помимо довоенных, сестринских курсов,
курсы стрелков. Позже пошла в саперы (в сорок
четвертом году в Пушкине они разминировали
территорию вдоль железнодорожного полотна).
И еще, в течение двух с половиной лет сдавала
кровь. Ког-
да пришла в
первый раз,
ей сказали:
«Это тебя
надо уложить
в госпиталь, а ты — в доноры…» Но кровь
все-таки взяли…
«Помню, как в первый раз увидела
фрица. Патрулировали тогда территорию на
Средней Рогатке. Судя по всему, ему было
очень холодно. Он был, кажется, в вален-
ках, и поверх еще что-то намотано — слиш-
ком толстые ноги, — восстанавливает дав-
но минувшие события, как будто картины
рисует, Елизавета Герасимовна. — Вызвали
начальника караула, и увели его…»
Запомнилось ей и то, как однажды, в
конце блокады, когда бани стали открывать-
ся, на Мытнинской видела страшную картину. От шального осколка во время обстрела погибла женщина, которая шла
с дочкой лет четырнадцати… «Мы кинулись девочку утешать, да разве такое
горе потушишь, — с горечью говорит об этом она и сейчас. — Но человек ко
всему привыкает. Первое время спускались в убежище, а потом перестали —
что толку бегать, если дом разбомбят, все одно пропадать — такая судьба…»
«И вот еще что: видно, до сих пор не все резервы человеческого организма
изучены, — удивляется Елизавета Герасимовна. — До войны часто болела ан-
гинами, а в блокаду — как отрезало. Страшный голод, как это ни мучительно
было, пережили. А уж о зрении и не говорю: еще несколько лет назад доктора
ставили — минус пять, а теперь — без очков разбираю даже достаточно мел-
кий шрифт…»